И лампа взвоет как сурок
К Гузели Яхиной я отношусь в принципе спокойно – без неприязни, но и среди моих любимых писателей ее нет. Читал и «Зулейху», и «Дети мои» - понравилось, но не на сто процентов. А тут «Эйзен», «роман-буфф», как она сама его определила. О Сергее Эйзенштейне, как бы биография, но на грани с художественным – уже усеченная фамилия в заглавии как бы намекает. А почему бы и нет, подумал я.
Разбита книга на восемь глав, по числу эйнштейновских фильмов (и построена так, что из нее можно было бы скроить мини-сериал), но начинать приходится все-таки сначала. С детства, откуда многое выросло – крайне сложные отношения с матерью, пустота на месте отца, желание ворваться в искусство. Рисовал Сергей с детства, но удавались ему в основном карикатуры. С театром не задалось, вошел в кино, но сначала с какого-то бокового входа. Занимался он первоначально тем, что брал иностранные киноленты (в основном немецкие, в том числе и Фрица Ланга) и перекраивал их для соответствия идеологии – менял эпизоды местами, что-то совсем выкидывал, добавлял титры, подсказывающие, как понимать увиденное на экране в идейном смысле. Так формировался характер – характер шута, трикстера, канатоходца, человека ранимого, тщеславного, бесконечно влюбленного в себя. Человека, мечтавшего поразить если не весь мир, то весь Советский Союз, и сделавшего первый шаг к этому своим дебютным полнометражным фильмом «Стачка» - с эстетикой его карикатур и гипертрофированным насилием, переливающимся через экран. уже ни съёмках «Стачки» нашелся человек, который станет для Эйзенштейна оператором на протяжении почти всей его карьеры и будет его уравновешивать.
Эдуард Тиссе, он же Тис, получился у Яхиной не менее архитепичным, чем Эйзен. Но это архетип уже иного свойства, Человек-Очевидец, который в четырнадцатом году ушел на фронт с кинокамерой. И все последующие годы снимал – мировую войну, Гражданскую войну, ее последствия, голод начала двадцатых. Тиссе влюбился в творчество Эйзенштейна именно потому, что видел, что всё это насилие игровое, какое-то сказочное, кровь бутафорская, смерть игрушечная, и отдыхал душой на съёмках.
За «Стачкой» последовал «Броненосец Потемкин», появившийся именно в таком виде, в общем-то, по случайности, но ставший вехой уже не для советского – для мирового кино. Этот фильм повезли в Европу, там-то к Эйзенштейну и вернулся бумеранг. «Броненосец» безжалостно искромсали, вырезая оттуда сцены «для соответствия цензуре». Впрочем, даже в таком виде этот фильм объявили прорывным. За «Броненосцем» был «Октябрь» с фэнтезийной, но для миллионов людей теперь абсолютно каноничной сценой штурма Зимнего, а потом…
…А вот потом начинается то, о чем я до этого не задумывался – вся вторая половина карьеры Эйзенштейна – это значимые для кино, даже великие, но провалы. Колокол начал звонить для него еще в конце двадцатых, когда режиссер устроил себе каникулы в Мексике длиной в три года. Снимал фильм о Латинской Америке, наслаждался ее красотой, обретал покой с собой и миром… безбожно провалил все сроки и заставил советскую прессу подозревать его и его команду в дезертирстве. А во время возращения через США всю пленку у него отобрали и, несмотря на все протесты и запросы, так и не вернули. На время Эйзенштейн уходит на дно, потом его осеняет, чтобы показать, что он не просто так проедает славу времен «Броненосца», берется за «Бежин луг», вдохновленный историей о Павлике Морозове. Фильм все хвалили авансом, а потом запретили и распорядились уничтожить всю пленку (из того, что героически сохранила одна из сотрудниц, потом сделали фотофильм), и Эйзенштейну пришлось унизительно каяться. «Александр Невский», казалось бы, бесспорная удача, сразу стал всесоюзным хитом, князя Александра и по сей день чаще всего представляют в виде актера Черкасова… Но даже он вышел в не самое удачное время – случился разворот во внешней политике, и фильм, заточенный против немцев, убрали с экранов. Сталин, однако, поступил здесь тонко – выдал режиссеру премию имени себя, и именно за Невского, но перед этим перебросил его на театр, ставить «Валькирию» Вагнера для немецкого дипломата фон Шуленберга. Да, это был еще один провал.
И обо всем этом можно сказать, что Эйзенштейн «еще легко отделался» - с учетом того, какие годы были на календаре. Лег в землю сценарист «Бежина луга» Исаак Бабель, был раздавлен цензор и желчный критик Эйзена Борис Шумяцкий, а с ними и многие другие – а Эйзенштейн выжил.
Была у него давняя мысль снять свой восьмой фильм о Пушкине, причем через призму односторонней любви к женщине старше него – Екатерине, жене Карамзина. Вместо это пришлось снимать об Иване Грозном, которого некогда играл его учитель Всеволод Мейерхольд – тоже, к слову, расстрелянный. Сначала все планы поломала война, снимать старинную Москву пришлось в Ташкенте. Потом Эйзенштейна предал его герой. Вроде и режиссер показать «царя-отца», мудрого и сияющего, а выходила какая-то зловещая раздвоенность. На экране усердно ставили палки в колеса разные суки-бояре, а главным врагом Ивана все равно выходил сам Иван. Первая часть вышла при хвалебных рецензиях в прессе и какой-то сомнительной реакции зрителей. Вторую в кинотеатры не пустили после того, как высокие арбитры назвали эйзенштейновских опричников «дегенератами».
В общем-то это был конец. Прооперированный Эйзенштейн прожил еще два года и умер в пятьдесят лет. Вторую часть «Грозного» выпустили на экраны во время Оттепели, третья часть осталась задуманной, но неснятой. Неосуществленным осталось гораздо больше – например, экранизация «Конармии» Бабеля и некий фильм о Тамерлане. Чтобы это все воплотить, Эйзену нужно было жить куда дольше и желательно в каком-то другом мире.
Разбита книга на восемь глав, по числу эйнштейновских фильмов (и построена так, что из нее можно было бы скроить мини-сериал), но начинать приходится все-таки сначала. С детства, откуда многое выросло – крайне сложные отношения с матерью, пустота на месте отца, желание ворваться в искусство. Рисовал Сергей с детства, но удавались ему в основном карикатуры. С театром не задалось, вошел в кино, но сначала с какого-то бокового входа. Занимался он первоначально тем, что брал иностранные киноленты (в основном немецкие, в том числе и Фрица Ланга) и перекраивал их для соответствия идеологии – менял эпизоды местами, что-то совсем выкидывал, добавлял титры, подсказывающие, как понимать увиденное на экране в идейном смысле. Так формировался характер – характер шута, трикстера, канатоходца, человека ранимого, тщеславного, бесконечно влюбленного в себя. Человека, мечтавшего поразить если не весь мир, то весь Советский Союз, и сделавшего первый шаг к этому своим дебютным полнометражным фильмом «Стачка» - с эстетикой его карикатур и гипертрофированным насилием, переливающимся через экран. уже ни съёмках «Стачки» нашелся человек, который станет для Эйзенштейна оператором на протяжении почти всей его карьеры и будет его уравновешивать.
Эдуард Тиссе, он же Тис, получился у Яхиной не менее архитепичным, чем Эйзен. Но это архетип уже иного свойства, Человек-Очевидец, который в четырнадцатом году ушел на фронт с кинокамерой. И все последующие годы снимал – мировую войну, Гражданскую войну, ее последствия, голод начала двадцатых. Тиссе влюбился в творчество Эйзенштейна именно потому, что видел, что всё это насилие игровое, какое-то сказочное, кровь бутафорская, смерть игрушечная, и отдыхал душой на съёмках.
За «Стачкой» последовал «Броненосец Потемкин», появившийся именно в таком виде, в общем-то, по случайности, но ставший вехой уже не для советского – для мирового кино. Этот фильм повезли в Европу, там-то к Эйзенштейну и вернулся бумеранг. «Броненосец» безжалостно искромсали, вырезая оттуда сцены «для соответствия цензуре». Впрочем, даже в таком виде этот фильм объявили прорывным. За «Броненосцем» был «Октябрь» с фэнтезийной, но для миллионов людей теперь абсолютно каноничной сценой штурма Зимнего, а потом…
…А вот потом начинается то, о чем я до этого не задумывался – вся вторая половина карьеры Эйзенштейна – это значимые для кино, даже великие, но провалы. Колокол начал звонить для него еще в конце двадцатых, когда режиссер устроил себе каникулы в Мексике длиной в три года. Снимал фильм о Латинской Америке, наслаждался ее красотой, обретал покой с собой и миром… безбожно провалил все сроки и заставил советскую прессу подозревать его и его команду в дезертирстве. А во время возращения через США всю пленку у него отобрали и, несмотря на все протесты и запросы, так и не вернули. На время Эйзенштейн уходит на дно, потом его осеняет, чтобы показать, что он не просто так проедает славу времен «Броненосца», берется за «Бежин луг», вдохновленный историей о Павлике Морозове. Фильм все хвалили авансом, а потом запретили и распорядились уничтожить всю пленку (из того, что героически сохранила одна из сотрудниц, потом сделали фотофильм), и Эйзенштейну пришлось унизительно каяться. «Александр Невский», казалось бы, бесспорная удача, сразу стал всесоюзным хитом, князя Александра и по сей день чаще всего представляют в виде актера Черкасова… Но даже он вышел в не самое удачное время – случился разворот во внешней политике, и фильм, заточенный против немцев, убрали с экранов. Сталин, однако, поступил здесь тонко – выдал режиссеру премию имени себя, и именно за Невского, но перед этим перебросил его на театр, ставить «Валькирию» Вагнера для немецкого дипломата фон Шуленберга. Да, это был еще один провал.
И обо всем этом можно сказать, что Эйзенштейн «еще легко отделался» - с учетом того, какие годы были на календаре. Лег в землю сценарист «Бежина луга» Исаак Бабель, был раздавлен цензор и желчный критик Эйзена Борис Шумяцкий, а с ними и многие другие – а Эйзенштейн выжил.
Была у него давняя мысль снять свой восьмой фильм о Пушкине, причем через призму односторонней любви к женщине старше него – Екатерине, жене Карамзина. Вместо это пришлось снимать об Иване Грозном, которого некогда играл его учитель Всеволод Мейерхольд – тоже, к слову, расстрелянный. Сначала все планы поломала война, снимать старинную Москву пришлось в Ташкенте. Потом Эйзенштейна предал его герой. Вроде и режиссер показать «царя-отца», мудрого и сияющего, а выходила какая-то зловещая раздвоенность. На экране усердно ставили палки в колеса разные суки-бояре, а главным врагом Ивана все равно выходил сам Иван. Первая часть вышла при хвалебных рецензиях в прессе и какой-то сомнительной реакции зрителей. Вторую в кинотеатры не пустили после того, как высокие арбитры назвали эйзенштейновских опричников «дегенератами».
В общем-то это был конец. Прооперированный Эйзенштейн прожил еще два года и умер в пятьдесят лет. Вторую часть «Грозного» выпустили на экраны во время Оттепели, третья часть осталась задуманной, но неснятой. Неосуществленным осталось гораздо больше – например, экранизация «Конармии» Бабеля и некий фильм о Тамерлане. Чтобы это все воплотить, Эйзену нужно было жить куда дольше и желательно в каком-то другом мире.
