Антон Нелихов ведет паблик "Минутка этнографии", публикует палеонтологические статьи на одном научно-популярном сайте (elementy.ru/kartinka_dnya/t/5271987/Anton_Nelik...), и вот на пересечении этих интересов выпускает книгу в "отидошной" серии издательства МИФ, которой, казалось бы, уже перебрало все темы.



Разворот, дающий представление о содержании:


Череп шерстистого носорога как пугало - это круто, с какой стороны не посмотри. Книга появится в магазинах, скорее всего, уже в конце мая.

@темы: книги

---

К Гузели Яхиной я отношусь в принципе спокойно – без неприязни, но и среди моих любимых писателей ее нет. Читал и «Зулейху», и «Дети мои» - понравилось, но не на сто процентов. А тут «Эйзен», «роман-буфф», как она сама его определила. О Сергее Эйзенштейне, как бы биография, но на грани с художественным – уже усеченная фамилия в заглавии как бы намекает. А почему бы и нет, подумал я.

Разбита книга на восемь глав, по числу эйнштейновских фильмов (и построена так, что из нее можно было бы скроить мини-сериал), но начинать приходится все-таки сначала. С детства, откуда многое выросло – крайне сложные отношения с матерью, пустота на месте отца, желание ворваться в искусство. Рисовал Сергей с детства, но удавались ему в основном карикатуры. С театром не задалось, вошел в кино, но сначала с какого-то бокового входа. Занимался он первоначально тем, что брал иностранные киноленты (в основном немецкие, в том числе и Фрица Ланга) и перекраивал их для соответствия идеологии – менял эпизоды местами, что-то совсем выкидывал, добавлял титры, подсказывающие, как понимать увиденное на экране в идейном смысле. Так формировался характер – характер шута, трикстера, канатоходца, человека ранимого, тщеславного, бесконечно влюбленного в себя. Человека, мечтавшего поразить если не весь мир, то весь Советский Союз, и сделавшего первый шаг к этому своим дебютным полнометражным фильмом «Стачка» - с эстетикой его карикатур и гипертрофированным насилием, переливающимся через экран. уже ни съёмках «Стачки» нашелся человек, который станет для Эйзенштейна оператором на протяжении почти всей его карьеры и будет его уравновешивать.

Эдуард Тиссе, он же Тис, получился у Яхиной не менее архитепичным, чем Эйзен. Но это архетип уже иного свойства, Человек-Очевидец, который в четырнадцатом году ушел на фронт с кинокамерой. И все последующие годы снимал – мировую войну, Гражданскую войну, ее последствия, голод начала двадцатых. Тиссе влюбился в творчество Эйзенштейна именно потому, что видел, что всё это насилие игровое, какое-то сказочное, кровь бутафорская, смерть игрушечная, и отдыхал душой на съёмках.

За «Стачкой» последовал «Броненосец Потемкин», появившийся именно в таком виде, в общем-то, по случайности, но ставший вехой уже не для советского – для мирового кино. Этот фильм повезли в Европу, там-то к Эйзенштейну и вернулся бумеранг. «Броненосец» безжалостно искромсали, вырезая оттуда сцены «для соответствия цензуре». Впрочем, даже в таком виде этот фильм объявили прорывным. За «Броненосцем» был «Октябрь» с фэнтезийной, но для миллионов людей теперь абсолютно каноничной сценой штурма Зимнего, а потом…

…А вот потом начинается то, о чем я до этого не задумывался – вся вторая половина карьеры Эйзенштейна – это значимые для кино, даже великие, но провалы. Колокол начал звонить для него еще в конце двадцатых, когда режиссер устроил себе каникулы в Мексике длиной в три года. Снимал фильм о Латинской Америке, наслаждался ее красотой, обретал покой с собой и миром… безбожно провалил все сроки и заставил советскую прессу подозревать его и его команду в дезертирстве. А во время возращения через США всю пленку у него отобрали и, несмотря на все протесты и запросы, так и не вернули. На время Эйзенштейн уходит на дно, потом его осеняет, чтобы показать, что он не просто так проедает славу времен «Броненосца», берется за «Бежин луг», вдохновленный историей о Павлике Морозове. Фильм все хвалили авансом, а потом запретили и распорядились уничтожить всю пленку (из того, что героически сохранила одна из сотрудниц, потом сделали фотофильм), и Эйзенштейну пришлось унизительно каяться. «Александр Невский», казалось бы, бесспорная удача, сразу стал всесоюзным хитом, князя Александра и по сей день чаще всего представляют в виде актера Черкасова… Но даже он вышел в не самое удачное время – случился разворот во внешней политике, и фильм, заточенный против немцев, убрали с экранов. Сталин, однако, поступил здесь тонко – выдал режиссеру премию имени себя, и именно за Невского, но перед этим перебросил его на театр, ставить «Валькирию» Вагнера для немецкого дипломата фон Шуленберга. Да, это был еще один провал.

И обо всем этом можно сказать, что Эйзенштейн «еще легко отделался» - с учетом того, какие годы были на календаре. Лег в землю сценарист «Бежина луга» Исаак Бабель, был раздавлен цензор и желчный критик Эйзена Борис Шумяцкий, а с ними и многие другие – а Эйзенштейн выжил.

Была у него давняя мысль снять свой восьмой фильм о Пушкине, причем через призму односторонней любви к женщине старше него – Екатерине, жене Карамзина. Вместо это пришлось снимать об Иване Грозном, которого некогда играл его учитель Всеволод Мейерхольд – тоже, к слову, расстрелянный. Сначала все планы поломала война, снимать старинную Москву пришлось в Ташкенте. Потом Эйзенштейна предал его герой. Вроде и режиссер показать «царя-отца», мудрого и сияющего, а выходила какая-то зловещая раздвоенность. На экране усердно ставили палки в колеса разные суки-бояре, а главным врагом Ивана все равно выходил сам Иван. Первая часть вышла при хвалебных рецензиях в прессе и какой-то сомнительной реакции зрителей. Вторую в кинотеатры не пустили после того, как высокие арбитры назвали эйзенштейновских опричников «дегенератами».

В общем-то это был конец. Прооперированный Эйзенштейн прожил еще два года и умер в пятьдесят лет. Вторую часть «Грозного» выпустили на экраны во время Оттепели, третья часть осталась задуманной, но неснятой. Неосуществленным осталось гораздо больше – например, экранизация «Конармии» Бабеля и некий фильм о Тамерлане. Чтобы это все воплотить, Эйзену нужно было жить куда дольше и желательно в каком-то другом мире.

@темы: книги

---

Дочитал (довольно тонкую) электронную книжку "Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости". До нее был подкаст на радио Arzamas "Сирийские мистики отвечают", в котором ведущий Филипп Дзядко расспрашивал филолога и переводчика Максима Калинина, изучающего именно эту тему. Позже их беседы были записаны, кое-где дополнены и оформлены в виде книги.

Слово "сирийский", наверное, сейчас вызывает ассоциацию разве что с сюжетами из новостей. Так вот, это немного не та Сирия. Так вот, это немного не та Сирия, которую мы знаем. В ранее Средневековье, когда жили герои этих книги и подкаста, Сирией назывался более обширный регион, практически весь Ближний Восток (массово христианский Ближний Восток - было же время!), охватывающий и Ирак, и Иран, и часть Турции. И сирийская церковь или Церковь Востока, была тогда третьим крупным течением христианской мысли, сравнимым с римской и греческой церквями. Но за ней не стояло обращенное в христианство государство, как Римская Империя или германские королевства. Сирийские христиане выстраивали отношения по иным принципам сначала с зороастрийской Персией, а потом с завоевавшими ее арабами-мусульманами. Часто они находились под прессингом, но это и открывали новые возможности для самостоятельного духовного поиска.

И богословие сирийских монахов (а это именно что мистическая традиция, уделяющая много времени погружению в себя) согласно Калинину оказывается богословием радости, для которой в сирийском языке существовало более десяти слов, имеющих разное значение. Это богословие восторга. Богословие опьянения, в каком-то смысле. Современному человеку может казаться, что погружение в себя - это взгляд на что-то темное, вызывающее если не ужас, то как минимум сожаление. А вот сирийские мистики верили, что за внешними наносными слоями светлая и теплая сердцевина, прикосновение к которой вызывает эту самую радость.

Так что представление о древневосточном монахе как о мрачном субъекте, который заперся в келье или вообще ушел в пустыню и там в песок зарылся, ожидая конца света и чем он нам, таким современным, вообще помочь может, как бы поверхностное. Наоборот, самая база, самая первая, уже в чем-то достаточная, ступень предполагала именно созерцание самых бытовых, повседневных явлений этой жизни - как бы и со стороны, и все же с вовлеченностью смотрящего. И темы вынесенные в заглавие - едва ли современный горожанин для себя с ними справился. А когда авторы книги начинают говорить о том, как их осмысляли древние сирийцы (прекрасно, кстати, знакомые а античным наследием), обнаруживается немало парадоксом. Скажем, "духовное упражнение", предлагающее смотреть на мир и другого человека глазами Бога. Или обсуждение одной, наверное, из самых парадоксальных притч Христа - притчи о неверном управителе.

Ее герой вроде и сделал ближним добро, но
а) исключительно из корыстных мотивов
б) за чужой счет
в) не вполне законным путем
... и за это все получил похвалу от хозяина, который до этого гневался на него. У сирийских мистиков, разумеется, была своя трактовка этой притчи.

Честно, будь это подкаст, он воспринимался бы мной хуже. Мне куда легче принимать информацию в формате текста, к тому же беседы ведущего и исследователя тут все же были упорядочены. Добавлены были сноски на высказывания героев книги уже непосредственно, а не в пересказе, кроме того после некоторых глав идут отрывки из более современных текстов, чем-то созвучных духовно.

@темы: книги

---

Воля або чо?

Дочитал тут интереснейшую книгу Василия Голованова "Тачанки с юга: История махновского движения". До этого Голованов написал биографию Махно для серии ЖЗЛ и, если сравнивать оглавления, новая книга может быть лишь слегка отредактированной старой.

Даже в советские годы Махно ну никак не получалось "пристегнуть" задним числом к белым, как это сделали с другими противниками большевиков, поэтому за ним оставили право на "свой собственный цвет" и говорили о "махновщине" как об отдельном феномене. Пришлось идти немного более сложным путем, и советский агитпроп над образом Махно как следует поработал, выделяя основные черты: в первую очередь бандитская разнузданность, во вторую анархизм "то есть, чтобы совсем никакой власти не было, а это вообще как?!". Так и сложилось утвержденное советской литературой очень яркое, но далекое от реальности представление о "батьке Махно" - как в книгах "красного графа" Алексея Толстого, который Махно, понятное дело, ненавидел, и как красный, и как граф. Белоэмигранты в своих воспоминаниях тоже упорно писали о "бандах Махно", и никак иначе. В результате, однако, вокруг Махно складывался флер этакой разбойничьей романтики, и гротескные персонажи его окружения, вроде "Левы Задова" или мужеподобной атаманши Маруси Никифоровой, этому только способствовали. Для Голованова же важнее не разбить какие-то мифы (дело обычно безрезультатное), а рассказать историю своего героя от начала до конца на фоне эпохи.

И из рассказа не остается особых сомнений: не бандит, а именно идейный революционер и идейный анархист. Не криминал был его стихией, но политика. Выходец из низов, Махно вовсе не был непобедимым, и даже пулеметные тачанки не были неоспоримой имбой. Его повстанцев били много раз, но важнее, что окончательно разбить и рассеять их не получалось - они разбегались, но вскоре собирались заново и даже в большем количестве - так как к ним притекали новые крестьяне, видящие в "батьке" заступника от красных и белых. Значительным талантом полководца Махно едва ли обладал, да и откуда он бы у него взялся? Большинство командующих красных и белых, да даже и некоторые "атаманы", вроде Никифора Григорьева, прошли в тех или иных чинах через Первую Мировую, но не Махно. Все "его университеты" - это участие в террористическом анархическом кружке и почти девять лет тюрьмы (сидел бы и дольше, но Февральская революцию даровала Махно свободу).

Заявил о себе Махно летом 1918-го, когда в окрестностях его родного села Гуляй-Поле стали собираться крестьянские вооруженные отряды. Действовали они тогда против Украинской державы гетмана Павла Скоропадского, поддерживаемой немцами, австрийцами, а также немалой частью русского населения Украины, видевшей в гетмане наименьшее зло. Неверно, кстати, представлять это государство совсем никчемным, только по художественным свидетельствам Булгакова - у него был потенциал, но это все-таки за рамками. Важнее, что "укусы" Махно вынуждали немцев и австрийцев сильнее закручивать гайки и прессовать всё население контролируемой ими части Украины, а следовательно, толкали это самое население в ряды махновцев (тогда-то его и начали именовать "батькой"). Но самостоятельной величиной Махно начал становиться уже после того, как гетман покинул Украину. Украинские красные предложили ему тактический союз с абсолютно конкретной целью - ради взятия и разграбления большого и богатого города Екатеринослава (позднее переименованного в Днепропетровск, а еще позже в Днепр). Город в тот раз так и не взяли, зато союз оказался неожиданно долгим и устойчивым

С белыми все просто. Сравнивая одного из, казалось бы, наиболее хаотичных белогвардейцев Андрея Шкуро и махновского сподвижника Феодосия Щуся, Голованов показывает, каких размеров пропасть была между ними. Тут не могло быть ничего, кроме ожесточенной вражды. Уже ближе к концу Врангель попытался наладить с Махно совместные действия и даже сманил на свою сторону пару атаманов помельче, но сам Нестор оставался неколебим и на переговоры категорически не шел.

С красными же все куда сложнее. Вплоть до того, что Махно и был красным в какой-то момент времени. Был назначен командиром бригады, и так и подписывал свои приказы: "комбриг батька Махно". При том он держал себя как равноправный союзник и твердо отстаивал свою линию: за "вольные крестьянские советы", против узурпации всей власти одной партией, против бюрократизма и "комиссародержавия". Сражающиеся рядом с махновцами красные командиры относились к ним терпимо и с долей уважения, понимая, что драться против белых в одиночку было бы совсем несподручно - в тот период самыми боеспособными частями, противостоящими на Украине Деникину, были как раз махновские. А вот московские большевики активно призывали обуздать Махно и вели против него яростные кампании в газетах. Что реально делается в махновском штабе, они не знали, но казалось, что из столицы и так все ясно: анархисты водку пьянствуют и безобразия нарушают. На деле, конечно, Махно вел партизанскую войну, а постоянно пьяный партизан - не жилец. Так что бардака в батькином стане было не намного больше, чем у других враждебных сторон.

Разбирает Голованов и почти детективную историю с предположительным награждением Махно орденом Красного Знамени. И его взаимоотношения с украинскими вождями большевиков Антоновым-Овсеенко и Раковским (оба впоследствии расстреляны) и организатором побед Красной армии Львом Троцким, делавшим ставку на явления, полностью противоположные махновщине. Пока первые находили Махно полезным, а уже после победы над Деникиным считали возможным придавить, но "без пыли и шума", Троцкий прозрел опасность махновщины и приказал покончить с ней как можно быстрее.
В результате в конце мая 1919 года ситуация сложилась абсурдная: красные всячески провоцировали Махно на мятеж, рассуждали об этом мятеже как об уже случившемся и готовились к борьбе с ним, а Махно на эти провокации никак не поддавался, занятый отчаянными сражениями против белых. Наконец красные устали ждать, объявили Махно вне закона (перед этим обсудив план его ликвидации) и повели с ним одностороннюю борьбу. Апогей неразберихи: пока товарищи начальники подписывали Махно приговор, красный же командарм Скачко присваивает Махно звание комдива (поняв, что к чему, приказ поспешно отозвали). И даже когда большевики приказом объявили Махно вне закона и попытались схватить его, заманив на переговоры, он продолжал считать основным врагом Деникина и не прекращал драться против него. В конце сентября махновцы вдарили идущим уже на Москву белым в бок под Перегоновкой, прорвались глубоко вперед и заставили оттягивать на себя новые и новые части, порушив этим Деникину все планы. От красных теперь требовалось только не оплошать - и они не оплошали.

На завоеванных территориях Махно с соратниками обустраивал экспериментальную "анархическую республику", дозволяя существовать в ней существовать "вообще всем левым", включая и большевиков. Вскоре, правда, волна отступающих в Крым белогвардейцев снесла эту республику, а Москва вторично поставила Махно вне закона (формально - за отказ идти с ними на поляков). Только тогда Махно начал активно действовать против красных, и то под давлением снизу, со стороны сельских масс: теперь, чтобы оставаться крестьянским защитником, ему требовалось вешать комиссаров.

Впрочем, долго это не продлилось - вскоре Врангель вырвался из Крыма, пошел в атаку, и большевики отправили к Махно гонца с предложением нового союза. И описано это так, что кажется, словно с самого начала было расставленной на него ловушкой. Поэтому, быть может, в Москве почти не спорили со встречными требованиями махновцев - зная, что скоро избавятся от него. И как только с Врангелем было покончено, недавние союзники с силой ударили по Махно... и вновь не смогли добить! Тут уже пошла борьба не на жизнь, а на смерть: махновцы метались, словно какая-то ошалелая средневековая орда и наносили болезненные удары (в частности зарубили комдива Пархоменко, отметившегося погромом Ростова и героизированного при Сталине, и чуть не убили самого Фрунзе), но в перспективе все уже было ясно. Оставалось только прорываться через Днестр в Румынию.

Дальше были скитания по Европе, провальная попытка чекистов захватить его в Германии и последние годы во Франции. Всего в 45 лет Махно умер от туберкулеза, а если бы нет, что тогда ждало бы его? Вернуться в СССР? Для этого требовалось "полностью разоружиться", покаяться, с повинной головой признать полную правоту большевиков, а Махно никогда не разуверялся в анархии, чтобы делать это. Да и в этом случае он был бы либо убит "непонятно кем", как вернувшийся белый генерал Яков Слащов, либо, чин по чину, расстрельный полигон. Махно имел контакты с европейскими анархистами, так что для него был еще один гипотетический шанс: "зажечь" в еще одной гражданской войне, Испанской. Но здоровье уже не позволило - неугомонный анархист умер еще до ее начала. Даже собственные мемуары он не успел закончить, даже не дошел в них до "самого интересного". Но мало кто формирует легенду о себе самостоятельно, обычно это случается само собой.

И книга Голованова, что приятно, этой легенде не поддавалась, ни в одну сторону. Автору Махно, как видно, симпатичен, но он не романтизировал его. Если где-то творились произвол и насилие, то так это и сказано. Писать с Нестора Махно икону бессмысленно, а вот понять и разобраться - почему бы и нет?

@темы: книги

---

За этот год из художки пока что прочитаны "Союз еврейских полисменов" Майкла Шейбона (вкратце - если вам нравится Disco Elysium и True Detective и не отталкивает еврейская тематика, вам может зайти) и "Смилла и ее чувство снега" Питера Хёга. Со второй книгой ситуация немного странная: она известная, ее название на слухи и при этом она в обще-то мало кому понравилась в России, так как большинство отзывов на нее, которые я читал, оценивают книгу ниже среднего. Возможно, от нее ждали детективного детектива, поэтому и были разочарованы? Расследование тут есть, но к нему всё не сводится, взятые автором темы словно растопыриваются в стороны.

Например, с конца прошлого года в медийном поле опять появилась Гренландия, начались разговоры о ее уходе в свободное плавание или под крыло США. Нельзя сказать, что люди часто задумываются о самом большом в мире острове, принадлежащем Дании, которая во много раз его меньше. И кто там вообще живет, гренландцы? То есть, инуиты. То есть, "кто-то вроде эскимосов". И место этой покрытой льдом земли в мире тоже неопределенное: то ли Северная Америка, то ли Европа, а может быть даже вообще Арктика. И отношения, которые связывают обитателей метрополии и колонии (а Гренландия по многим признакам можно отнести именно к колониям) тоже весьма сложные.

Вторая тема - тот самый снег, вынесенный в название, а с ним и лед. И иронично, что я читал эту книгу одной из самых бесснежных зим - она одна из самых "холодных" наряду с "Террором" Дэна Симмонса, в котором льду тоже уделено много места. Да и действие "Смиллы" во второй половине протекает тоже в замкнутом корабельном пространстве.

Главная героиня, Смилла Ясперсен - полукровка, рожденная в Гренландии, и Дания так и не стала для нее "своим" пространством. Дочь доктора, медицинского светила, а поэтому человека очень небедного, детство она провела, тем не менее переходя из одного интерната в другое, потом какое-то время кидалась в крайности активизмов, а к тридцати семи годам подошла состоявшимся ученым-гляциологом, то есть как раз экспертом по видам и состоянием льда, с публикациями в международных журналах. Из личных качеств - одиночество, широкие познания в точных и естественных науках, глубокая интроверсия и умение включать "режим танка", прущего вперед, не видя препятствий. Так случается, когда Смилла видит тело мальчика, о котором она заботилась - сына пьющей соседки, гренландки по национальности. Он сорвался с крыши, несчастный, как утверждает полиция, случай, но фрёкен Ясперсен, хорошо зная его и его боязнь высоты уверена - никак не мог он оказаться на той крыше случайно и по своей воле. А значит, есть виноватые, и они должны быть найдены. Выяснение приводит к распутыванию клубка вплоть до событий, случившихся в послевоенном Мюнхене в далеко отстоящем от времени действий в романе (а это последние годы прошлого века) 1946 году, а затем и еще дальше.

Смилла - не сугубо кабинетный ученый и не отчаянная Лара Крофт, она где-то посередине. В отзывах недоумевали ее "супергеройским" физическим качествам, но тут я могу поверить - большинство таких ситуаций сложились из ее предварительных расчетов, силы воли и толики удачи - маловероятно, но не невероятно. Сложнее даже мне было поверить в ее умение как-то непроизвольно развязывать людям языки - столько человек чувствовали потребность так или иначе исповедаться Смилле... Примем за сюжетную условность, ведь Хёг показывает еще и галерею "социальных типов", в основном сложных и мятущихся. Что показалось лишним, так это отношения, да еще показанные "с подробностями", как-то лишние они тут.

Из тех ингредиентов, которые были у Хёга на руках, могла получиться лихая конспирология наподобие Дэна Брауна, а получилось что-то иное. Получилась очень "северная", и "скандинавская", что ли, книга, вязкая по атмосфере и манере письма. Глубокого погружения она не требует, а как-то сама непроизвольно обволакивает после прочтения какого-то количества страниц. Для зимы самое то.

@темы: книги

---

Кинопоиск и стимпанк

www.kinopoisk.ru/media/article/4008996/
Подборка на тему, и "Ыттыгыргын" К.А. Териной в нее входит.

Мы смотрим на вещи по-разному, никто не может в одиночку разглядеть картину во всей ее полноте. Капитан британского пассажирского корабля «Бриарей», путешествующий между звездами благодаря удивительным свойствам мирового эфира, — человек, много лет назад переживший гибель своей команды. Он видит мир совсем не так, как девочка-аборигенка с планеты Наукан, что на Крайнем Севере Млечного Пути. Черный лед пробирается на борт судна, сводит с ума хитроумные парочасовые механизмы, убивает моряков. Простодушные жители заснеженного мира понимают природу этого зла лучше, чем опытные механики самой передовой земной державы, но сами не могут ничего противопоставить Большой Тьме с изнанки реальности.
В своей компактной, но ловко закрученной повести К. А. Терина (под этим псевдонимом скрывается художница и телесценаристка Катерина Бачило) показывает трагедию, которая происходит на борту «Бриарея», с двух разных точек зрения — магической и рациональной. Автор слегка подыгрывает «благородным дикарям» с Наукана: они и мудрее, и проницательнее, и к космической катастрофе подготовлены лучше высокомерных британцев со всей их паровой машинерией — эта традиция восходит к старой доброй научной фантастике 1940-х и 1950-х и сложилась за много десятилетий до появления хитрого словечка «стимпанк».

Из прочего заинтересовало описание "Однажды на Севере" Пулмана - повесть, действие которой происходит в мире его "Темных начал", но с сюжетом трилогии связанная, вроде как, весьма косвенно.

@темы: книги

---

Книжный приход очередной, праздничный

Та "Пустошь", о которой я как-то делал здесь заметку. Издано очень круто, а куар-коды под обложкой это, наверное, часть новой реальности) И допустимый способ не разгонять число страниц за счет списка примечаний. Что насчет второй книги - США крайне интересная страна в самых разных аспектах, а Курилла вполне серьезный американист, так что надежды на разностороннее повествование, может, слегка "по верхам", но без лишней легковесности.

@темы: книги

---

Рабочая неделя еще не закончилась, а вот я, кажется, уже да. Снега нет, елочные базары, стоящие на смеси из грязи и песка, смотрятся уныло, даже несмотря на хвойный запах.

Дочитываю потихоньку книгу Обыденкина: trent-myoller.diary.ru/p222165299.htm. Задумка-то отличная, рассказать о лицах "второго эшелона" русского рока, которые часто не менее интересны и талантливы, чем те, кто в первом. Но автор местами перегнул палку с их похвалой, а точнее даже с принижением всех остальных, так что неловко читать такие вот пассажи: "их ценности за порогом того, что считается победой в мире животных". Хотя в чем-то автор забавен, мог, например, тогда позволить себе ненавидеть Би-2 и Чичерину одновременно, и не за то, за что их обычно осуждают сейчас.
Кроме предисловия, которое можно пропустить и ничего не потерять, книга делится на три "блока": эссе о каждом из десяти героев, интервью с ними и (как по мне, лучшее, что тут есть) их избранная лирика. Мнение кое о ком из них поменялось в худшую сторону, но я и не был обязан резонировать со всеми ними.

Лучшая часть, конечно же, "Особенности национального зимовья", о Константине Арбенине. Нежно любимый мной "Медвежий блюз", оказывается, это вообще первая запись группы, случившаяся в девяносто пятом (а вот стихи Константин писал и задолго до этого). Ну и название однозначно в честь русской народной сказки - а вот мюзикл "Звери ищут лето" на тот момент (начало нулевых) они еще не поставили, только была такая идея. А еще одна идея Константина, увы, не осуществилась пока до сих пор. Он рассказывал о плане своей книги, о любимых им с детства "сказочниках" в широком смысле, от писателей до композиторов, о тех, на чьем творчестве он сформировался... как же это было бы круто!

@темы: книги

---

Самураи и большевики

Десять дней до конца года, пора потихоньку начинать подводить итоги.
В этом году начал знакомство с историей Японии, стараясь хоть как-то охватить при этом ее устройство на разных этапах, культуру и т.д. "Основанием" стали книги Мейсона и Кайгера с одной стороны и Нэнси Сталкер с другой. К ним присоединил и более узконаправленную - "Император Мэйдзи и его Япония" Александра Мещерякова, об открытии и начале модернизации Японии. По сути, из значимого нон-фикшна по теме остаются "Хризантема и меч" Рут Бенедикт и "Ветка сакуры" Всеволода Овчинникова, обе в какой-то мере уже устарели, но, думаю, вреда от них не будет.

Заодно к месту пришлась и "Русско-Японская война" Анатолия Уткина, после нее начал примерно представлять себе последовательность действий, но для сравнения нужно будет взять потом и Айрапетова. И, для представления предшествующих событий уже с русской стороны, книга с длинным названием "Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией" канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе - легко написанная и отражающая разные взгляды в верхах даже не на японскую, а на в комплексе "дальневосточную" проблему.

Из художественной прочитал "Сёгуна" Клавелла (кстати, скорее не понравилось, дочитывал со скрипом, концовка, вокруг которой автор столько страниц нагнетал, даже не слита, а проосто отсутствует. Попробую как-нибудь еще "Тай-Пэн", если и это не зайдет, значит, окончательно "не мое") и "Тысячу осеней Якоба де Зута" Дэвида Митчелла... и вот вы знаете, а это уже гораздо лучше! Немного похоже взглядом на Японию через призму "гайдзина", но в этом случае голландца, и существенно позже, уже в эпоху Эдо (да, теперь я хотя бы могу не путаться с их периодизацией). И то ли в переводах дело, то ли Митчелл попросту выше как писатель, но знакомство с ним точно буду продолжать, взял на заметку "Утопию-Авеню" и "Сон №9". Кроме того, был Лафкадио Хирн с "Мальчиком, рисующим кошек" и другими кайданами, так что на одного любимого автора у меня за этот год прибавилось.

Где-то на стыке художественной литературы и нон-фикшна был "Фрегат Паллада" Гончарова - увы, про Японию там куда меньше, чем я ожидал. И "Записки у изголовья" - чудесная абсолютно вещь начала одиннадцатого века.

Из остального могу отметить неожиданный немного фокус на ранний Советский Союз, выразившийся в прочтении биографий Сергея Есенина и Алексея Рыкова, а еще "Культуры Два" Владимира Паперного (книга очень остроумная и даже сейчас не потерявшая всей актуальности).

@темы: книги

---

Сколько раз я уже говорил себе что-то вроде "Тебе это сейчас не надо, остановись, не покупай", и вот опять. Вижу вот эту вот книгу, и сразу зуд в руках.





То есть, я знаю, что некоторые страницы "Властелина Колец" написаны Толкиным по впечатлениям от траншей на Сомме. И что двадцатые годы стали золотой эпохой для кино, когда были сняты некоторые культовые хорроры - допустим, "Кабинет доктора Калигари" и "Носферату" (к которому вот-вот выйдет ремейк от Роберта Эггерса). И случилось это как раз после того, как европейские города наводнили ветераны различных фронтов, и среди них были те, кто выплеснул свои эмоции в творчестве. Да и не одним кино - тот же немецкий экспрессионизм. Но та степень влияния на современную массовую культуру, которую предрекает аннотация... Всё это дико интересно, конечно. Содержания я пока не видел, но уже сильные порывы к тому, чтобы взять.

@темы: книги

---

"Песни в пустоту" Горбачева-Зинина были выложены безвозмездно в интернет ими самими, после того, как тираж был распродан везде, а переиздание пока не намечается. "Реаниматора культового кино" Мишенина можно было бы найти в интернете, но он подвернулся мне на Озоне с большой скидкой, по нынешним меркам - почти даром. Что же можно сказать о "Произвольной космонавтике" Анатолия Обыденкина, которая была напечатана в Рязани в 2006 тиражом в 1500 экземпляров? Уж она ближе к концу 2024 должна была кончиться где угодно.

Тем внезапнее, что кое-где она еще припрятана - на Выргороде, например. Но я пошел другим путем и купил ее на Авито - все вместе с доставкой обошлось менее чем в 400 рублей. А в ней определенно есть чем себя потешить - ее герои те, кто вроде как относится к русскому року в широком смысле, но на стыке с то ли "авторской", то ли "бардовской" песней, а между собой они так различны, что едва ли есть смысл городить огород, стараясь запихнуть их в какое-то одно направление. Под одной обложкой Константин Арбенин и Сергей Калугин, Олег Медведев и Ермен Анти, Зоя Ященко и Умка, и это только половина. Аннотация сообщает, что к книге прилагается еще и диск с записями, но в сделку диск не входил.

@темы: книги

---

Ыттыгыргын

Это длинное и рычащее слово в переводе всего лишь "охота". А умкэнэ - "детеныш белого медведя", "медвежонок".

Повесть, а может быть даже, по размерам и количеству сюжетных линий, маленький роман написала российская фантастка К.А. Терина (псевдоним?), близкая творчески к там называемым "новым странным", смешивая стимпанк с мифами народов Крайнего Севера. Получившийся коктейль напоминает о "Терроре" Дэна Симмонса, тем более что большинство действующих лиц и тут британские моряки (но все же не без некого "дайверсити"). Но у Симмонса, несмотря на присутствие мистики, сюжет определялся вполне естественными причинами, у Териной иначе.

Да и мир в этой повести, хотя и четко определен во времени (основное действие в 1904 году и флэшбеки из конца XIX века), совсем иной. В нем эфирные пароходы Британской Империи прокладывают курс через изнанку, напоминающую вархаммеровский Варп, в окружении черного льда. На борт одного такого корабля именем "Бриарей" поднимается шаманка недавно колонизированного народа луораветланов (которых, скорее всего, обитатели дневников знают под иным названием), а где-то в корабельном чреве не по своей воле скрывается еще одна представительница этого народа, девочка, ощущающая грозное присутствие еще одного нежданного пассажира. Триллер смешивается с камерным, строго ограниченным в пространстве детективом и космическим хоррором, персонажи переживают психоделические трипы под воздействием того самого черного льда, который оказывается не тем, что о нем можно предполагать, а под конец все выходит на уровень философских обобщений о цикличности всего сущего. Запад встречается, для разнообразия, не с Востоком, а с Севером, у которого совсем иные представления о времени и пространстве.

И дополнительный балл за механического, хотя и не электрического корабельного пса, который здесь тоже действующее лицо наряду с остальными.

@музыка: Агата Кристи - Корвет уходит в небеса

@темы: книги

---

"Народ его голос выковал..."

Нужно признаться - не все лидеры большевиков вызывают у меня исключительно отвращение, некоторые еще и умеренный интерес. Вот, например, Алексей Иванович Рыков, который... ну, вряд ли войдет в список наиболее популярных советских вождей. Что массам о нем известно? Низкоградусная водка-"рыковка", да еще, пожалуй, малопонятное сочетание "правый уклон". Жертва репрессий - но ведь далеко не он один, чтобы акцентировать на этом внимание. Но при чуть более пристальном взгляде всё становится куда интереснее.

Кем, например, был Ленин? "Вождем революции", ладно, а должность? Председатель Совнаркома... а следующий на этой должности как раз Рыков. Как же он вышел вдруг в преемники Ильича, а потом дал выдавить себя на явно второстепенный пост наркома почт и телеграфов, перед тем, как покатиться вниз без остановок и вплоть до расстрела? После книги Арсения Замостьянова "Три жизни Алексея Рыкова", в которой заглавный герой предстает со всех сторон, ответить на эти вопросы уже легче.

Для начала, если на основе его портретов, фотографий и редких упоминаний в учебниках кто-то может представить себе Рыкова таким, знаете, стереотипным интеллигентом-разночинцем, оторванном от реальности, умеющим говорить красиво, но народа не знающим, к практической деятельности годным плохо, а уж курицу своими руками зарезать для него потрясение всей жизни - то это будет ошибкой. Алексей Рыков вполне выходец из толщи народных масс, "из крестьян", хотя сам и не крестьянин (так же как и Есенин, например). Настоящим крестьянином был его отец, который смог немного приподняться и начать торговать, но сгорел от холеры в туркменской земле, за много верст от родного Саратова, сделав сиротами своих многочисленных детей. Мать Алексея умерла еще раньше, а для мачехи в приоритете ее родные дети, конечно, были над их сводными братьями и сестрами от первого брака. Пробиться в жизнь при таких стартовых условиях он смог через образование, так как был не лишен живого ума, усидчив и привычен к труду. Гимназия, вместе с наставлениями старшей сестры-народницы, сделала его левым, но левыми там среди его сверстников были в той или иной мере практически все. Рыков пошел дальше других, на путь борьбы: строжайшая конспирация, многочисленные псевдонимы, вылазки за границу, аресты, побеги, новые аресты... в 1913 году оказался в сибирской ссылке, просидел там почти всю Первую Мировую, встретил нам семнадцатый год, новости о революции и своем освобождении - так и началась вторая жизнь Алексея Рыкова.

Среди большевиков он давно был на хорошем счету, доказал свою надежность, давно был знаком с Лениным и входил в тот узкий круг, в котором было очевидно первенство, но еще не абсолютное лидерство Ильича. И соратником для него Рыков оказался... если коротко, полезным, но не удобным. Рыковы - он ведь был лоялен к своим, а кто может быть своим, это он тогда понимал весьма широко. И политический идеал у него был другим. Против узурпации всей власти исключительно большевиками, за широкую коалицию и правительство из социалистов.

С Лениным Рыков всю дорогу не соглашался, активно спорил, настаивал на своей правоте, но авторитет Ленина все-таки признавал и когда было нужно, действовал, как он скажет. И Ленин понимал, что на Рыкова он может опереться - поэтому протолкнул его после октября на министерскую по сути должность, в наркомы внутренних дел. Так что отец советской милиции, "рожденной революцией", именно Рыков, да. И он же - инициатор уплотнений в домах. Впрочем, на этой должности он не продержался и двух недель, ушел с нее и из состава ЦК, протестуя против диктата одной партии: Ленин взял курс на борьбу, а не компромисс с эсерами и меньшевиками, Рыков считал это ошибкой. Вскоре вернулся, помирился с Лениным и тот, не разбрасываясь такими кадрами, как Рыков, снова ставит его сначала на снабжение, потом на ВСХН - высший совет народного хозяйства. Если кажется, что это понижение после прошлого поста, то именно кажется - Замостьянов подробно расписал, чем была тогда "империя ВСНХ", какие Рыков тогда решал задачи и чего добивался (и Соловецкий лагерь особого назначения еще одно его "дитя").

Смерть Ленина застигла Рыкова на посту заместителя председателя Совнаркома... и тяжело больным, почти при смерти (инфаркт на фоне гриппа), но все-таки заставил себя встать с постели и ехать на похороны - предстояло нести гроб председателя и сразу же включаться в борьбу за власть.
Сложно сказать, как почти одновременная смерть двух этих революционеров изменила бы дальнейшую историю, но вот в начавшейся схватке за власть у него были на руках хорошие карты. Для начала, он был одним из немногих, почти единственным после смерти Ленина, русским среди большевиков "первого эшелона". Это повышало народное доверие к нему, так что среди масс он как-то смог тогда укрепиться как "наследник и продолжатель Ильича". Дальше, по личным качеством он был человеком вполне обаятельным, хотя и заикался, но говорить умел и мог расположить к себе и крестьян, и рабочих, и спецов из "бывших" - в основном инженеров и других "технарей", с которым он общался чаще чем с какими-то еще. Так он и закрепился на ленинской должности, но в одиночку отбиваться от многочисленных соперников и в то же время проводить в жизнь политику НЭП было невозможно, нужны были союзники.

И Рыков заключает негласный союз с партийным секретарем Сталиным - сначала против Троцкого, а потом и против других оппонентов, благо по нэповском вопросы их разногласия тогда казались минимальными, и об этом периоде можно было бы написать пьесу с названием вроде "мой друг Иосиф Сталин" (спойлер - так себе из Сталина в итоге оказался друг). Здесь, кажется, заметен момент, когда к концу двадцатых убеждения Рыкова (при сохранении позиции) начинают меняться. Он бодро предлагает "увеличить население тюрем" за счет уклонистов, не догадываясь, что его самого объявят уклонистом. Рыков старался убрать с дороги всяких надоедал, мешающих "великой стройке", а когда его самого начали активно жрать, блокироваться было уже не с кем.

Конечно, для Сталина Рыков со своей склонностью к спорам и высказываниями о том, что крестьянина не нужно путать с дойной коровой, в итоге оказался абсолютно "лишним человеком". Потому, когда Рыкова удалось убрать с председательского поста, становящегося второстепенным, и поставить на почты и телеграф, его судьба в общем-то была предрешена - начиналась третья, самая короткая его жизнь. Признаюсь, дочитывал я уже с трудом и почти через силу - слишком велико было под конец раздражение всеми этими "участниками регаты", а в том, сколько еще времени для выторгует Рыков своими извинениями и покаяниями (лица, справедливости ради, он все-таки пытался не терять) и сколько успеет сделать на должности "главпочтмейстера" для уже приговорившего его в перспективе государства, не было ни малейшей интриги. Однако ж, книга исключительно полезная, раскрывающая "портрет человека и его эпохи", а заодно показывающая тех, кто был рядом. Вот, например, Виктор Ногин - нарком торговли и промышленности (еще одна важнейшая, если подумать, должность), соратник и практически двойник Рыкова. Такой же "умеренный" по своей позиции, прагматик и неплохой хозяйственник, так же спорил с Лениным и выходил из ЦК, но вот только умер в мае двадцать четвертого, и Богородск Московской области был назван в его честь и обратно пока так и не переназван. Вот как иногда полезно вовремя умирать - а Рыков был реабилитирован только во второй половине восьмидесятых.


Фото американского журнала TIME, Рыков первый русский и первый советский государственный деятель на его обложке

@темы: книги

---

Элджернон Блэквуд - уже само имя звучит как что-то максимально стереотипно английское, притом с уклоном куда-то в готику. В своем жизненном пути он выбил буквально комбо "духовного поиска" своего времени - буддизм, индуизм, теософия, членство в оккультных обществах вроде Ордена Золотой Зари и служба в британской военной разведке (пожалуй, одно может быть связано с другим теснее, чем кажется). В общем, было в его биографии нечто, располагающее к тому, чтобы выйти в классики хоррора, в предшественники и в каком-то смысле даже учителя Говарда Лавкрафта (которого Блэквуд, кстати, пережил где-то на пятнадцать лет).

Сейчас Блэквуд, больше всего известен тем, что переосмыслил и популяризировал вендиго - существо из преданий канадских индейцев - так и вошло оно с этих пор в массовую культуру. Было и многое другое, например, цикл о детективе-медиуме Джеке Сайленсе. Или, допустим, повесть "Ивы", которую я читал в переводе Натальи Трауберг.

"Ивы" - вполне пример "лавкрафтианских ужасов" до Лавкрафта, может быть, пока и не настолько насыщенных, но прямая линия между этими двумя писателями видна. Локацию, в которой развернется действие, Блэквуд подобрал вполне экзотическую для своих читателей. Англичанин с напарником-шведом на лодке и без собаки путешествуют по Дунаю и останавливаются на поросшем ивами маленьком островке где-то примерно между Веной и Дунаем, что для среднего западного европейца XIX века уже само по себе звучит как "край света". И в этом конкретном случае оказывается буквально именно так и даже хуже того. Герои по незнанию останавливаются буквально на границе миров - и этот участок границы оказывается неохраняем, проницаем в обе стороны. Чужое присутствие начинает чувствоваться быстро, и если поначалу главный герой пытается искать какие-то успокаивающие объяснения, то довольно быстро отбрасывает их в сторону.

Дело им немного облегчает то, что обитатели разных реальностей взаимно не могут увидеть друг друга, только ощущать (что напоминает, кстати, о Вие), так что начинается какая-то безумная игра в прятки, в которой их сознание все время предает героев.
В идее "человек залез туда, где ему не рады и расплачивается за это" самой по себе ничего нового нет. Но блэквудовских путешественников ждет столкновение не с какими-то языческими реликтами Восточной Европы, как может показаться по первым страницам, не с предсказуемыми лешими-водяными, а с чем-то принципиально иным, чем-то что, что еще поди знай как описать, не то что понять. И здесь реализуется идея мультивселенной до появления этого понятия, со множеством миров, касающихся друг друга своими стенками. Но переходить из одного в другой... с таким же успехом можно в открытый космос или на дно океана.

С удерживанием саспенса Блэквуд в этой повести, как по мне, справился блестяще, и вопросов, почему его причисляют к основоположникам всяческого weird после "Ив" у меня не возникает. Возможно, когда-нибудь сподоблюсь и на другие его вещи.

@темы: книги

---

Дочитал Лекманова. Красноречивое, без лишних подробностей, но с обильными ссылками на близких и современников Есенина, описание того, в каком состоянии он находился в последние недели, вполне закрывает тему с обстоятельствами его гибели. Бритва Окамма - тот инструмент, который подходит для этой ситуации.
Серьезно, я понимаю, почему многие отказывались верить в возможность самоубийства действительно народного поэта. Но это неверие потянуло за собой дикие версии в духе "Есенина убили евреи" или "Есенина убили за то, что он стоял за Сталина против Троцкого" (хотя вообще-то с этим было, скорее, даже наоборот). А дальше выстроили вокруг почти мессианский культ.
О гениальности Есенина как поэта говорит его творчество, но Лекманов и его соавтор, Михаил Свердлов, показали, что он был еще и гениальным имитатором. Николай Клюев, пришедший раньше, в основном придерживался одного образа, и то часто получалось фальшиво. Есенин был намного пластичнее.

@темы: книги

---

Мальчик, который рисовал кошек

Кажется, у меня добавился еще один любимый автор - Лафкадио Хирн. С судьбою прямо-таки удивительной.

Лафкадио, а при рождении Патрик - человек множественной идентичности, смешанного греко-ирландского происхождения, переходящий из православия в католичество, а затем в буддизм. Родившись на Ионических островах, провел детство в Англии, остро чувствуя там свою инаковость. Эмигрировал в США и начал на новом месте с того, что взял в жены негритянку старше себя и с ребенком (популярности в американском обществе это ему не прибавило). Переехал с ней в Луизиану и там из репортера и журналиста начал превращаться в большого писателя, выступив в жанре "южной готики". Ориентиром для себя он брал Эдгара Алана По, но его зарисовки и эссе, вдохновленные креольскими легендами, напоминают и о его современнике Роберте Чамберсе, и о рожденном позже Лавкрафте.
Переход от Америки к Азии был постепенным: сначала Хирн заинтересовался Китаем, с его богатой литературной традицией и многочисленными преданиями о духах и призраках. Затем его интерес перекинулся и на соседнюю Китаю страну - недавно вновь открытую Западом и стремительно догоняющую его Японию.
Хирн отправился в Японию корреспондентом, вместе с другими американскими журналистами. Да так там и остался, стал преподавать английский в Токийском университете и женился второй раз - на японке. Его увлечение буддизмом начиналось еще в его "китайский" период, а теперь он окончательно окунулся в эту среду и взял себе имя, заимствованное из японской священной книги.

Для мира за пределами Японии именно Хирн открыл кайдан - фольклорный жанр, который был очень популярным в тогдашней Японии и дожил до современности в виде городских легенд. Его можно описать как "страшные истории" или, если шире, истории о встрече с чем-то потусторонним. Обработка Хирном этих устных рассказов ( иногда весьма вольная - он мог перевести какое-то японское существо как гоблина, чтобы читателям было понятнее) была чем-то большим, чем попытка просто познакомить Америку с культурой другого народа. Хирну удалось схватить то, что, наверное, было ему близко - то чувство изменчивости в эпоху революции Мейдзи, когда и мир становится не тем, что был раньше, и совы (кошки, лисы и кто только не) не то, чем кажутся. Все эти неупокоенные души, призраки и странствующие заклинатели в оранжевых рясах - с одной стороны то, что скоро уйдет в прошлое, не вынеся сосуществования с железными дорогами и электричеством, а с другой - то, что совсем рядом и открывается тебе, если ты, конечно, не какой-нибудь гайдзин.

И аудитория Хирна, читающая выпуски его рассказов сразу же после их публикации, была двойственна: это и привлеченные очередной экзотикой европейцы с американцами, и сами японцы, изучающие английский язык, но предпочитающие делать это на уже знакомом им материале.
Кроме кайданов из разных сборников, объединенных под одной обложкой, в этот электронный сборник вошли и некоторые китайские предания (их интонация заметно отличается), и эссе, передающие впечатления Хирна, погруженного в новую культуру. Тут и исследования веры японцев в лис-оборотней кицунэ с их небесным покровителем Инари, и рассуждения о японских садах, и описание Лафкадио своего восхождения на Фудзи. Если вам интересно восприятие японского фольклора и образа жизни через призму иностранца или вы задумывались, при каких обстоятельствах нарисованные кошки способны спасти жизнь - сборник Хирна однозначный мастрид.

@темы: книги

---

Наверное, у многих стран есть понятие о своем "золотом веке". Этот период должен был сильно отдален от сегодняшнего дня, чем дальше, тем лучше, но (это важно) не уходить в совсем баснословную древность и подтверждаться какими-то непременно письменными источниками Конечно же, это время будет отмечено расцветом культуры, искусства и "всяческих художеств" - вспомнить хотя бы Древнерусское государство, Киевскую, если угодно, Русь, когда она была относительно единой.

Для Японии под описание такого "золотого века" подходит эпоха Хэйан, название которой двузначно. С одной стороны оно совпадает с названием тогдашней столицы (сейчас Киото), с другой переводится как "мир" или "покой", и это ее неплохо описывает. У нее есть точные границы: она начинается в 794 году, за несколько десятилетий до того, как у восточных славян возникнут "объективные предпосылки для формирования государства" и более чем за полвека до летописного призвания варягов. Кончится же она в воспетом Булычевым-Можейко 1185 году.
Именно в эпоху Хэйан количество произведений на японском языке резко идет вверх, и тут нужно отметить, что японскую литературу тех лет разделяют на "мужскую" и "женскую". Тогда как авторы-мужчины по преимуществу писали на китайском (культурное влияние континентального соседа на островное японское государство было огромным) исторические хроники и религиозные трактаты, женщины чаще использовали родной язык и уделяли больше внимания повседневности. Пожалуй, их произведения более художественные и светские по духу.

"Записки у изголовья", написанные Сэй-Сэнагон на исходе десятого века - одно из самых значимых произведений на японском языке не только хэйанского периода. Про нее саму известно немногое, и даже Сэй-Сёнагон не личное имя, а скорее псевдоним, указывающий на ее статус. Она принадлежала к знатному, но не слишком, роду. Состояла при дворе, но не в очень высоком чине, при этом была близка к императрице, о которой писала с теплым сочувствием, создав живой и трогательный образ. Именно в подаренной императрицей тетради Сэй-Сёнагон и начала свои заметки.

"Записки..." относятся к жанру дзуйхицу и представляют собой блог дневник "собрание случайных наблюдений, слухов и мнений". Это своеобразный литературный импрессионизм тысячелетней давности, калейдоскоп полноцветных фрагментов. Эти фрагменты можно поделить на несколько эпизодов - среди них и бытовые эпизоды придворной жизни со сквозными персонажами из знакомых писательнице лиц, и природные зарисовки, и ее спонтанные мнения по каким-то вопросам. Есть и списочность - в главах с названиями вроде "То, что умиляет", "То, чему можно позавидовать", "То, что неприятно слушать", "То, что должно быть большим", "То, что должно быть коротким" и так далее - и эти главы показались мне при прочтении наиболее занимательными и передающими личность Сэй-Сёнагон, очевидно, прекрасно образованной и насмешливой женщины.

Читал я "Записки..." в переводе Веры Марковой. Он на сегодняшний день наиболее полный и с подробными комментариями - например, об особенностях семейной жизни в хэйанской Японии или о ритуальном значении белого коня.

@темы: книги

---

Дрессировщик жуков

На, по сути, первую книгу о Владиславе Старевиче на русском языке я поглядывал давно, но отпугивала цена. Но вот посчастливилось заказать ее в одном из интернет-маркетов с серьезной скидкой, теперь она ждет своего времени на полке)


"Сделана" она не то что бы очень удобно - почти 800 страниц под мягкой обложкой небольшого (но и не карманного) формата, с собой ее не повозишь. По содержанию - сборник статей от нескольких авторов, но, похоже, дающий целостное представление о жизни и творчестве, которое не ограничивалось анимацией, Старевич снимал и игровые фильмы (первая экранизация "Ночи перед Рождеством" - именно его). Плюс разные "дополнительные материалы", полный каталог его творчества с описанием и иногда с отзывами современников.Это же издательство анонсировало (а может, уже и выпустило, три года уже прошло) "Возникновение и развитие русской кинопромышленности" режиссера и продюсера Александра Ханжонкова, тоже, я полагаю, было бы интересно.

@темы: книги

---

Михайлов и Михайлик

Купил вот книги авторов, которые давно интересовали.

И на этом с бумажными книгами надо бы завязывать как минимум до лета. А сделать это будет не так-то легко - вот-вот выходит долгожданный "Речфлот" Алексея Иванова.

@темы: книги

---

Писатель, не столько открытый, сколько "переоткрытый" мною в прошлом году - Василий Щепетнев.
Взялся я за его сборник рассказов "Певчие Ада" (сам автор, правда, определил его как "роман в новеллах" - сквозные персонажи и темы там есть), и почти сразу почувствовал какое-то узнавание.

Но сначала о том, что же это произведение представляет собой. Это "мокьюменари", шуточная документалистика, когда о несуществующем явлении повествует как о реальном (возможно, засекреченном). Делается это не для мистификации читателя, а в рамках игры с ним - в кино примером мокьюменари может быть фильм "Два капитана 2" Сергея Дебижева.
Довольно быстро я понял, что некоторые из этих рассказов публиковались под псевдонимами в газетах нулевых о "необъяснимых явлениях". Иногда шутка заходила слишком далеко: в 2007 телеканал Культура (не РЕН-Тв, Культура, Карл!) выпустил совсем неироничную передачу о "древнеегипетских артефактах" в Рамони, полностью основанную на статьях Щепетнева и без каких-то ссылок на него. "Шалость удалась"!
Отдельно порадовало то, что действие многих рассказов происходит в Черноземье. У кого еще можно было бы прочитать о предотвращении зомби-апокалипсиса в Воронежской губернии?

Кроме этих рассказов у Щепетнева есть стильная и мрачная повесть "Седьмая часть тьмы". Как по мне одно из лучших произведений жанра альтернативной истории на русском языке. Не имеет ничего общего ни с трешатиной про попаданцев, ни с нудным перечислением заклепок и многостраничными маневрами, и обходится без нудных политотных рассуждений на тему "как нам обустроить". Вместо этого дана некая узловая точка, раздваивающая "ткань реальности". Нам, читающим об этом альтернативном мире, он может казаться причудливым, но это работало бы и в обратную сторону.
Одна из сюжетных линий (которых тут несколько) опять-таки развивается в окрестностях Воронежа, и в ее не названных прямо действующих лицах можно узнать знакомых по другим произведениям Щепетнева. В других линиям тоже действуют реальные исторические личности, но в иных и порой весьма фантасмагоричных обстоятельствах. Кстати, Щепетнев, кажется, один из немногих авторов, у которого в России без революции середины 30-х царствует Алексей Николаевич.

О чем оно сюжетно в нескольких словах:

Причина "отпочкования" этого мира в том, что Столыпин пережил поездку в Киев, наши затащили в Первой Мировой, и к тридцатым годам Россия подошла в виде однопартийной правой диктатуры. Полномочия монарха сильно урезаны, а армейские с "партийными" между собой в сильных контрах. В Германии тем, временем, случилась социалистическая революция и кайзер бежал к зятю Алексею. В общем, уже в 1933 году на западном фронте по-прежнему без перемен, а но востоке дела идут лучше: Россия на пару с Японией почти дожала Китай и думает над новыми направлениями для экспансии. По небу летают дирижабли, а наука удвиляет своими чудесами, порой вполне шизовыми (под конец и вовсе появится что-то вроде "электрического пса" Брэдбери).
И все это только фон для нескольких сюжетных линий: среди них и идущая под личным контролем адмирала Колчака подготовки экспедиции на Южный Полюс (добавляющая повести вполне лавкрафтовских ноток), и загадочный иностранец, берущий интервью у императора, и будни русских эмигрантов на немецкой пропагандистской радиостанции... При должной экранизации получилось бы совершенно точно не слабее "Караморы" и с не меньшим градусом безумия.



Наконец, у Щепетнева была колонка статей в журнале Компьютерра, сейчас все это оцифровано и лежит в Сети. Это не художественная литература, но может помочь лучше понять ход мыслей автора.

@темы: книги