[Trent-Myoller]

Читаю у Ерохова про иезуитскую или, как ее еще называют, игнацианскую педагогику (по имени основателя, Игнатия Лойолы) и, если честно, изумляюсь. О том, что иезуиты создали собственную сеть школ, известно, но вот как именно это работало?

"Игнацианская педагогика, полностью противоположная знакомой нам школе, на взгляд современного россиянина как будто бы придумана марсианами – но при этом мы знаем, что она отличнейшим образом воспитывала людей и добивалась всех поставленных целей.

1. Иезуитская коллегия – это церковная по подчиненности, светская по целям школа, в которой монахи учат детей богословию без всяких планов по превращению этих детей в священнослужителей. По существу, это одна из первых манифестаций идеи «мягкой силы» — иезуитам нужно лишь то, чтобы ученики выросли хорошими, солидными и интеллектуально развитыми людьми. Всё остальное – уважение бывших учеников к ордену, католической церкви в целом, следующий из этого рост влияния католицизма – образуется само собой.
Сегодня по этому принципу работает огромная (более тысячи по всему миру) сеть Гюленовских лицеев, совершенно не насилующая учеников идеями Хизмета, но усиливающая это движение исподволь.

2. Коллегия – восьмиклассная школа, в которой один класс может быть равен одному году обучения, а может быть и двумя, и тремя годами, если ученик усваивает материал медленно. В Киево–Могилянской академии даже поощрялось двухлетнее обучение в старших классах, то есть быть второгодником – совсем не позор. Внутри иезуитской педагогики наличие в классах второгодников полезно: учитель даст одному задание посложнее, другому попроще, один, поопытней, проверит у другого выученное, и т.п.

3. Тип коллегии был создан ранее, чем Ян Амос Коменский изобрел привычный нам классно–предметно–урочный метод обучения. Там учили так, как мы продолжаем учить в начальной школе: ученики одного года обучения составляют класс, и весь учебный день с ними занимается один учитель, который и учит их всему, чему нужно учить, как бы в рамках одного большого урока, разделяемого перерывами. Дети переходят в следующий класс – но учитель с ними остается тот же. Только в 18 веке в Академии появились дополнительные к основному курсу предметы (обычно факультативные) и ведущие их учителя–предметники.

Примечательно, что учитель учится вместе с учениками (конечно же, на более высоком уровне знаний по тем же предметам). Первоклассников учит молодой монах, который пока мало что еще знает, с каждым годом он повышает свою квалификацию, класс подошел к выпуску – пора выпускать и преподавателя, он уже созрел для более сложной работы, например, его можно сделать настоятелем монастыря или даже епископом. На самом деле, конечно же, такая схема работала не идеально, и некоторые учителя оставались в коллегии надолго.

4. Классы были невероятно разновозрастными, с разницей лет так в 5–7. Детей объединял уровень знаний, а не возраст. Для иезуитской педагогики и это хорошо: школа нацелена на социализацию более, чем на освоение знаний, а разновозрастная среда в классе социализирует лучше, так как схожа с обстоятельствами взрослой жизни.

5. Иезуитское обучение имеет целью формирование личности, а не информирование. Чем более абстрактный характер имеет проходимый материал, чем умозрительнее все рассуждения, с которыми сталкивается ученик, тем и лучше. Исходя из этого, школьный курс коллегии не содержал вообще никаких фактических данных и точных наук. Например, дети, умевшие свободно говорить на латыни, изучали речи Цицерона в римском Сенате только как образец риторики, а кто такой Цицерон, что такое Сенат и в чем состояла политическая ситуация, вызвавшая эти речи, они не знали – история Древнего Рима преподавалась им на уровне нескольких общих абзацев, не позволяющих понять цели и мнения Цицерона. Математика из учебного курса обычно опускалась, но и когда она преподавалась, то не уходила далее четырех простейших действий. Физика была схоластической и преподавалась по Аристотелю, то есть не имела ничего общего со знакомой нам наукой; для примера, дети обсуждали, могут ли быть реки в раю. Химия, биология, обществоведение в учебном курсе отсутствовали. География и история были краткими, примитивными. О каких–либо предметах, дававших конкретные трудовые навыки, не было и речи.

6. Обучение идет только на латыни (за исключением первых двух лет, когда детям, начинающим учить латынь, еще требуются кое–какие объяснения учителя на родном языке); исключение – короткое обучение славянскому письму, небольшие упражнения в составе курса пиитики и преподавание катехизиса (это как бы богословие для самых маленьких). Все учебники только латинские. Более того, как только дети получают способность к элементарному изъяснению (второй–третий год обучения), им запрещают говорить не на латыни и вне занятий, в интернате. В каждом классе есть позорная табличка, которую вешают на шею тому, кто говорит на латыни с грубыми ошибками, если носитель таблички заметил ошибку у другого, он имеет право перевесить табличку на него. Греческий в Академии преподавался бегло и слабо.

7. Почти весь курс имел чисто гуманитарный характер. Перечислим восемь классов академии. Первый класс – фара – давал первичные навыки чтения и письма на славянском, греческом и латинском языках. Следующие три класса – инфима, грамматика, синтаксима – также были преимущественно филологическими, латынь (в меньшей степени греческий) изучались глубже и глубже, уже с некоторой грамматической теорией, дети приучались переводить тексты, их также учили нотной грамоте. Арифметика заканчивалась в классе грамматики, дойдя до простых дробей и понятия квадрата и куба числа. В старших двух классах проходился катехизис (богословие в упрощенной подаче), и кратчайшие азы географии и истории. Далее шли два класса – пиитика и риторика – в которых занимались преимущественно разбором текстом античных авторов, выявлению в них литературных и ораторских приемов, самостоятельным опытам учеников на основе разобранного. Все эти классы считались низшими, и их учащиеся именовались спудеями.

Далее шли два высших класса – философия и богословие – нормально рассчитанные на двухлетнее обучение каждый, ученики которых именовались студентами; в составе богословия преподавали и гомилетику, то есть риторику, но на следующем уровне. В этих классах к ученикам относились как к взрослым: уже не было проверяемых работ, меньше следили за дисциплиной, но зато появлялись диспуты между учениками, иногда даже торжественные и публичные.

8. Иезуитское обучение соревновательно. Детям не ставят оценки, а вместо этого ранжируют их от лучшего к худшему. Ученики рассаживаются по партам сообразно учебным успехам: на первой парте лучшие (именуемые сенаторами), на задней худшие. При этом абсолютный уровень знаний значит мало: если весь класс выучил на 5+, а ты на 5 – тебя сажают на заднюю парту и стыдят. Если все выучили на 3–, а ты на 3 – теперь ты молодец и сидишь впереди.
Класс разделяется на две половины, условно называемое греческой и римской. Все оценки, полученные учениками каждой из половин, еженедельно суммируется, и выигравшая группа получает почетное место. Самый лучший ученик в классе имеет титул диктатора, не принадлежит ни к одной из половин и имеет право продать свои баллы любой из половин.

9. Академия была огромной и не знала идеи параллельных классов – в классах бывало по 200 и 300 человек – и это при одном учителе. Разумеется, эффективное обучение в таких условиях организовывалось так, что ученики обучали учеников; ученики–педагоги имели разные обязанности и титулы: аудиторы выслушивали устные ответы и выставляли оценки; декурионы следили за явкой в класс и своевременной сдачей письменных работ; цензоры следили за чистотой и дисциплиной в классе. Регулярно устраивались концертации – сеансы взаимного обучения, при которых ученики задавали друг другу различные вопросы по курсу и делали замечания, если ответы были неверны. Устраивались и межклассные мероприятия: например, когда ученики класса пиитики читали свои стихи, послушать их приглашали младших учеников. Это, ясное дело, точно соответствовало общему курсу иезуитской педагогики на социализацию учеников и формирование личности при значительно меньшем интересе к получению знаний как таковому.
Даже когда в дело вступает учитель, взаимное обучение не останавливается. Например, если учитель просит ответить одного ученика, то вслед за этим он вызывает второго и спрашивает, верным ли был ответ – если оба отвечающих не согласны друг с другом, они могут дискутировать.

10. Для развития в учениках деятельного духа им разрешалась делать дополнительные, факультативные письменные работы, указывая, какую награду они ожидают от учителя. Сохранились работы, озаглавленные «для повышения места» (то есть ранга ученика), «за сапоги», «за хлеб», «за одежду» и т.п.

11. Логика, философия, богословие, да и вообще весь стиль мышления иезуитской коллегии являются схоластическими. Сегодня так не мыслит никто. Схоластическая манера мышления до такой степени чужда современному человеку, что трудно даже объяснить, в чем она заключается.

Схоластическую мысль можно представить как своего рода карточную настольную игру, где игрокам раздается набор карточек с абсолютно формальными аргументами. Одна карточка бъет другую, карточки можно показывать друг за другом по определенным, очень сложным и также формальным правилам. Никакая истина участников такого спора не интересует, а уж о здравом смысле нельзя и заикаться, это для низменных простых людей.

Разумеется, школьный диспут идет не для выяснения того, кто держится правильных взглядов, а для установления того, кто выучил наизусть больше карточек (то есть формальных аргументов) и помнит, без заглядывания в правила, в каком порядке их разрешено выкладывать. Кстати, по ходу диспута учитель может попросить студентов обменяться занимаемыми позициями.

Вся эта очень странная, очень старинная школа смогла просуществовать аж до 1810–х годов, и только тогда была заменена Духовной академией понятного нам типа, то есть вообще не отличающейся от современной духовной академии и очень похожей на любой современные российский вуз. Но и тогда история иезуитской педагогики в России еще не закончилась – маленькая искорка великого игнацианского пламени продолжала гореть в стране северных варваров даже через 300+ лет, выродившись черт знает во что: педагогика иезуитской коллегии сохранялась в духовных училищах (это низший тип духовной школы) аж до 1870–х годов. Такую школу, деградировавшую до последнего градуса, описал Помяловский в великолепной, крайне печальной книге «Очерки бурсы», которую я рекомендую прочитать каждому.

И наконец, последним следом иезуитской коллегии в российской педагогике стал сам тип учебного заведения "серьезнее, чем школа, проще, чем университет, и с интернатом". Это знаменитый Царскосельский лицей, и его младшие братья — Училище Правоведения, Демидовский лицей в Ярославле и Катковский лицей в Москве, просуществовавшие до 1917 года.